О том, как в разные исторические периоды меняется культурный ландшафт и отношение к территориям, «Голосу народа» рассказала известный антрополог Кульшат Медеуова.

Сырьевые источники для культуры

Доктор философских наук отмечает: в разные периоды по-разному относятся к территориям и пространству внутри одной страны.

«Даже программа «Сакральный Казахстан» и «Туған жер» были, по сути, попытками ревитализировать культурные ландшафты — что конкретно для людей, проживающих в определенной местности, является несомненно ценным. И оказывается, что ценности для простых людей в отдельных регионах могут быть связаны с локальной историей», — отмечает Кульшат Медеуова.

Например, рост паломнического туризма в Казахстане – это не просто хитрость для активизации людей в турмаршруты, это и про восстановление знаний об истории региона или других внутренних тенденциях, важных для жителей страны.

Продолжая тему, эксперт отмечает актуализацию праздника Амал в западном регионе.

«Но это стало возможно в том числе из-за того, что в регионе хорошие сырьевые ресурсы. Есть понятие, как сырьевой источник культуры: если есть нефть, то и культура развивается. Деньги на строительство комплекса Отпан тау в Западном Казахстане дали крупные нефтяные игроки. И это место начинает символизировать нарратив, что у ЗКО есть своя особая идентичность», – говорит собеседница.

В это же время Улытау из экономической пустыни превращается в регион, символизирующий казахскую государственность досоветского доколониального типа.

«В советское время эта территория была на задворках, а сейчас становится значимой. Но хватило бы у государства денег, чтобы сделать из старого Улытау нынешний? — Навряд ли, если бы не было сырьевых донатов», — говорит исследовательница.

Впрочем, как подчеркивает Кульшат Медеуова, сырьевые донаты — лишь часть успеха в возрождении исторического события или становлении нового культурного центра. Большую роль играют внутренние ценностные поиски населения.

На севере – отдельные монументы, в Астане – объединенные

Как утверждает исследовательница, памятники могут многое рассказать о населении и его особенностях, а также о политической направленности каждого региона.

«К примеру, сохранность монументов, посвященных Второй мировой войне, лучше на севере Казахстана. Так, в Петропавловске вкладывают инвестиции в это направление, восстанавливают, улучшают, расширяют памятники, есть Парк Победы, где представлена копия монумента «Воина-освободителя» из Трептов парка в Берлине.

В других регионах мы видим, что монументы, связанные со Второй мировой войной, как бы размываются, объединяются и становятся общими монументами. Как в Астане монумент защитникам Отечества — Отан корғаушылар. Он посвящен не только одной конкретной Победе, а вообще защитникам. Или монументы, которые называются Тагзым, – это может быть комплекс, отражающий память и об Афганской войне, и о Казбате, и о Семипалатинском полигоне, и о Чернобыле», — акцентирует антрополог.

Не признают главенство одного рода

Однажды на одной из культурологических встреч Кульшат Медеуова не исключила появление знаковых символов ушедших и нынешней эпох, мест памяти, связанных в том числе с криминальными авторитетами, например, Рыжим Алмазом.

«Если криминалитет захочет меморизировать свою память, и у них будет свой собственный знак, который только они будут считывать, – почему бы и нет? Я — за разнообразие», — сказала тогда эксперт.

Во время текущей беседы она рассказала нам, что отец Рыжего Алмаза был известным авторитетом в культурном контексте.

«Он много инвестировал в восстановление драматической памяти Восточного Казахстана. В том числе интеллектуально: поддерживал, чтобы не просто обелиск появился, а с исследованиями, кто конкретно из какого аула по какому приказу был расстрелян. В частности, по Абралинскому восстанию в селе Кайнар в нынешней области Семей», — говорит эксперт.

Когда говорим о памяти, очень трудно проследить линию чистоты: вот это – государство, а это – частные лица вложились и создали объект памяти, продолжает она.

«Иногда, когда устанавливаются монументы, нам кажется, что это государство, а на самом деле это могла быть заинтересованная родовая община», — добавляет Медеуова.

Также отдельно она остановилась на памятниках батырам, установленным в Астане и регионах.

«Вот памятник Кенесары – он тут проходил как раз, рушил крепость, это определенный исторический нарратив. Но его памятник олицетворяет скорее мифического героя, нежели историческую персону. А во всех остальных регионах есть памятники именно реальным историческим фигурам. Попробуй талдыкорганцу или семейчанину сказать, что Кабанбай батыр – мифологическая величина, он тебя съест на месте, потому что он у них локализован в культурный ландшафт», — говорила эксперт.

И с годами ситуация не поменялась.

«Батыр — это всегда про локальную идентичность, про привязку к территории определенного рода. Только в советский период понятие батыра было иносказательным. Про Тохтара Аубакирова можно было сказать: это первый казахский батыр, побывавший в космосе.

А в конкретном историческом контексте батыры всегда маркируют определенную территорию, батыры Младшего, Среднего и Старшего жузов всегда привязаны к локации, между ними есть иерархия. А если бы главный город отдали какому-то одному батыру, то создали бы прецедент, признав главенство одного рода», — подчеркивает исследовательница.

В столице само государство никогда не педалирует тему родовых преимуществ.

«С точки зрения государства нельзя говорить, что это территория Ұлы жуза и тому подобное. На местах люди говорят, да, а государство всегда этого избегает», — констатирует антрополог.

Почему молчат про Балхаш?

Спросили мы собеседницу и о том, изменилась ли в условно новом Казахстане тенденция, когда политики, олигархи активно строили мечети, называя их в честь матерей, и, возможно, выходцы из определенных мест создают уже новые точки притяжения, не связанные с религией.

«Нет. Это было всегда — просто ранее это было менее заметно, начиная с памятника Раимбеку в 90-е годы или мечети Имангали в Атырау в начале 2000-х. Деятельность родовых объединений а-ля связь с крупным бизнесом идёт весь постсоветский период. Например, в одной Астане мы можем увидеть мечети Мамина (бывшего премьера), Мами — главы Верховного суда, Джаксыбекова – экс-акима. Политики и крупный бизнес давали деньги на социально-значимые объекты на территории Казахстана, могли сами выбирать, где их ставить — в регионах или даже в столице», — говорит эксперт.

Причём такие «строители» делали уклон не только в религиозную сторону, но и открывали культурные, учебные объекты.

«Просто мечети больше бросаются в глаза. Это такие более современные формы общественного пространства. Посмотрите, какую функцию выполняют мечети в регионах. Когда был Арыс, детей эвакуировали в Шымкент и размещали в мечетях. Надо перестать смотреть на мечети как на форму табуированного пространства, куда ходят только особо религиозные люди», — считает антрополог.

Есть музеи, в которые инвестируют богатые казахстанцы, например, музей, посвященный матерям, рассказывает она.

«Ясно, что это клан Назарбаева но, тем не менее, по югу Казахстана есть такое. Есть музей, посвященный Первому Президенту в Темиртау, это такая хорошая горская площадка, где можно арендовать зал, провести мероприятия, посетить экскурсии, здесь также работают школьные кружки.

И перспективы появления памятников бизнесменам я тоже не исключаю. Как в американской истории появился Рокфеллер центр», — признает исследовательница.

В целом в культурном ландшафте движение всегда идёт сверху и снизу, отмечает она.

«И к информации снизу, от регионов, нужно прислушиваться, присматриваться. Всегда есть люди, которые, как краеведы, являются носителями определенного типа голоса, и хотят, чтобы о них тоже говорили.

В этом плане, я считаю, у нас совершенно умалчивается судьба Северного Балхаша. Мы реанимируем Улытау, Семей, восстанавливаем знания о регионах, а что происходило в Северном Балхаше — не говорим. Возникает вопрос: почему? Вот озеро, вот — центральная локация. Вполне возможно, потому, что на этой территории по-прежнему присутствует российский военный полигон.

Так что тема пространства в Казахстане — одна из самых политических», — заключила Кульшат Медеуова.