Уроженка Горно-Алтайской автономной области РФ попала в Казахстан благодаря большой любви.

– Я познакомилась с парнем из Казахстана – Флобером Мукановым – в Москве, – рассказывает Тамара Николаевна. – Он учился на художника-сценографа в Школе-студии МХАТ, а я – на Высших режиссёрских курсах в ГИТИСе. Жили мы в одном общежитии, я – на первом этаже, он – на втором. Вспоминая «Госпожу Бовари » Гюстава Флобера, мы, девчонки, подшучивали над его именем. Почему, мол, тебе дали фамилию, а не имя знаменитого француза? Но парень не обижался, к тому же при ближайшем знакомстве оказался очень интересным человеком. Флобер не пропускал ни одного дня, чтобы не сбегать на какой-то спектакль, выставку или в кино. А так как я и сама такая – душа не позволяла не впитывать все, что проходило в Москве, мы подружились, а потом и полюбили друг друга. И теперь, взявшись за руки, после занятий бежали куда-то уже вмес­те. В те годы музеи и выставки были почти бесплатные, в театры мы проходили по контрамаркам, а в кино билеты были дешевые, стипендии вполне хватало.

Когда я заканчивала учебу, мы поженились. Скромную студенческую свадьбу сыграли силами друзей-однокурсников прямо в общежитии. Потом, когда Флобер закончил учебу, мы с ним перееха­ли в Алма-Ату, и я устрои­лась на работу в цех анимации «Казахфильма».

– Вы были до этого в Казахстане?

– Никогда не была, даже когда поженились, этот вариант нами не рассматривался. Мы договорились, что будем строить карьеру на моей родине, на Алтае, где перспектив было больше: там открывался новый театр. Когда я после окончания режиссёрских курсов уехала туда, он ещё доучивался. В Горно-Алтайске поначалу появился даже не театр,­ а театральное отделение концертно-эстрадного бюро, а сам Горный Алтай был ещё не республикой, а всего лишь автономной областью. Я приступила к работе, но отношения с коллективом у меня не сложились. Актёры были не то чтобы плохие или, наоборот, я была никудышным режиссёром – школы у нас были разные, а ещё мы все были молоды, горячи, нетерпеливы, максимализм преполнял нас. Они говорят одно, я требовала другое, ничего не складывалось. И я, как бы ни любила свой Алтай, когда муж завершил учебу, с радостью уехала в Казахстан. Но вот сейчас, когда прошло много лет, я всех этих ребят (теперь они, правда, все бабушки и дедушки) из Горно-Алтайского драмтеатра вспоминаю очень тепло, более того, мы временами встречаемся. Никаких обид друг на друга не осталось. Просто жизнь сложилась так, а не иначе.

Флобер тоже немного поработал в Горно-Алтайске, но этому предшествовала очень сложная, даже драматичная ситуация. В январе 1973 года он приехал в Горно-Алтайск на каникулы и почему-то не торопился уезжать на занятия. Прошел месяц, начался второй, а он все придумывает разные отговорки. Поеду, мол, попозже, на старших курсах к пропускам относятся терпимо, а ему так хочется побыть рядом с новорождённым сыном.

Наконец, я его вызвала на откровенный разговор. И Флобер рассказал, что осенью 1972 года студенты-казахи, члены движения «Жас тулпар», собрались в одном из московских кафе. Но в какой-то момент все вдруг разом вскочили и стали быстро уходить, а он остался. Дело в том, что Флобер был туговат на ухо, если разговаривали метрах в двух от него – ничего не слышал. К нему подошли некие люди в военной форме и надели наручники. Вот так он оказался исключенным из Школы-студии МХАТ. Рассказать мне об этом сразу у него духу не хватило, но я не могла допустить, чтобы судьба моего мужа, человека чистого, порядочного, необыкновенного трудяги, бесконечно влюбленного в свою профессию, пошла под откос. А у нас в это время как раз в плане стоял спектакль «Ночь лунного затмения» по Мустаю Кариму. Ставить его должна была я, а художником-оформителем был назначен заслуженный человек – великолепный специалист, ветеран войны. Когда я рассказала ему о злоключениях мужа, он без лишних слов согласился уступить Флоберу постановку.

К маю мы полностью оформили спектакль. После шумной премьеры, о которой написали все местные газеты, я собрала полный комплект документов – афиши, фотографии, газетные рецензии, характеристики от профсоюза и отзывы управления культуры автономной области – и отправила мужа в Москву восстанавливаться в институте. Там, конечно, его немного помучили, но проректор Школы-студии МХАТ по фамилии Жирмонский отстоял Флобера, заявив, что за плечами у студента, нечаянно попавшего в передрягу, есть уже готовый диплом в виде не студенческого, а полноценного спектакля.

Когда мы в 1975 году приехали работать в Казахстан, в алматинских театрах все вакансии художников-постановщиков были заняты, и Флобер как приглашенный специалист объездил все театры Казахстана. Они в те годы были такие бедные, что не могли себе позволить снять гостиницу для сотрудника, и он чаще всего жил в какой-нибудь комнатке при самом театре. Там он выполнял работу не только художника-постановщика, но и декоратора, и костюмера... Это надо было видеть, как старая, никому не нужная мешковина в его руках превращалась в роскошный театральный костюм. За это ему, конечно, ничего не платили, а он и не требовал, говорил, что любимым делом надо заниматься без оглядки на зарплату. Мой муж вообще был необычайно скромным и, может быть, не совсем признанным человеком, но от этого на жизнь не было ни грамма обиды, а только полный восторг, потому что она, несмотря ни на что, сложилась у нас интересно. Мы с ним занимались тем, о чём мечтали и что любили, вырас­тили хорошего сына, у нас трое внуков, старшую внучку он успел увидеть и понянчиться с ней. Невестка у меня, кстати, найманка из Жезказгана. Мы с ней из одного рода, только у алтайцев говорят «майман», но это одно и то же, потому что, к примеру, если у казахов топор – это «балта», то у алтайцев – «малта».

– А как Вас приняла казахская родня Флобера Муканова, когда Вы приехали сюда?

– Поначалу со свекровью мы не находили общего языка. Другой национальности, да ещё и бесприданница. Что у меня, что у Флобера материальное никогда не стояло в приоритете. Впрочем, тогда большинство людей довольствовались малым. Свекрови мой минимализм не совсем нравился, но постепенно недовольное выражение лица у неё исчезло. Для неё главным было счастье её сына, а в нашем с Флобером доме всегда было светло, тепло, уютно, приветливо, и вскоре мы с мамой мужа стали почти подругами. А муж очень любил свою маму. Она ведь обоих своих сыновей вырас­тила фактически одна. Флобер родился в Семипалатинске, потом семья из-за службы отца переехала в Зайсан, городок в Восточно-Казахстанской области. Родители расстались, когда ему было 9 лет, и мама с двумя сыновьями переехала­ на свою родину – в Алма-Ату.

Свекровь, мне кажется, и после смерти продолжала думать о нас. Помнится, вскоре после того, как её не стало, я серьёзно заболела. Лечение результатов не давало, но вот однажды я увидела её во сне. Загида-ана отгоняла прутом огромных коров, которые подошли к крыльцу нашего дома. По алтайским поверьям, коровы во сне к смертельным болезням, а я тогда находилась в предонкологическом состоянии. Но вот чудо – после того сна я быстро пошла на поправку. С тех пор прошло много лет, я перешагнула восьмой десяток, стала бабушкой трёх внуков, и здоровье, к счастью, не подводит меня.

Мы с Флобером прожили 39 лет и четыре месяца. Он скончался в 2011 году. Наш сын Малик Муканов пошел по его стопам – тоже стал художником, занимается авторскими гобеленами. Если я скажу, что он один из самых мощных и сильных художников Казахстана, то это будет правдой. Как человек творческий, я разбираюсь в том, что есть настоящее, а что не очень.

– Поговорим о Вашей собст­венной карьере. То, что в Казахстане Вы переквалифицировались из театрального режиссёра в анимационного, – это было призванием или необходимостью?

– И то и другое. Флобер ведь до того, как поступить в Школу-студию МХАТ, вместе с Аменом Хайдаровым стоял у истоков казахской мультипликации. В Моск­ву он поехал, чтобы пополнить свой запас знаний, он вообще у меня был человеком амбициозным и целеустремленным. Во ВГИК Флобер экзамены провалил, и тогда один из его друзей посоветовал подать документы в Школу-студию МХАТ, где конкурс был поменьше. Там он по-настоящему увлекся театральной сценографией, кроме этого, развил до совершенства талант художника-графика.

Так вот, когда мы приехали в Алма-Ату, я, памятуя о первой профессии мужа – художника-мультипликатора, тоже захотела работать в анимации. Но когда пришла в цех анимации «Казахфильма», то Амен Хайдаров, его начальник, поначалу не захотел брать меня к себе на работу – не было мест в штате. Всем своим видом показывая, что аудиенция окончена, он все же спросил, почему я решила поменять профессию? Ответила, что очень люблю мультфильмы, они меня завораживают. Диснеевс­кую картину «Бэмби», которую смотрела ещё дошкольницей, до сих пор помню от первого до пос­леднего кадра. Муж кинулся расхваливать меня – трудолюбивая, целеустремленная, талантливая, а Хайдаров снова уже не реагировал.

Флобер возмутился и выскочил за дверь, но я не собиралась сдаваться. Сказала, что согласилась бы остаться в цехе мультипликации даже в качестве мышки. Нюхала бы ночью краски, шелестела пергаментной бумагой, рассматривая рисунки-кадры. И он, этот невозмутимый хладнокровный человек, только что сказавший своё категоричное, прямо-таки не терпящее возражений «нет», заинтересованно поднял голову из-за кипы бумаг: «А знаешь, что? Давай приходи месяца через два, я что-нибудь попробую придумать».

Это было в январе 1975 года, а 12 марта от него пришло письмо на моё имя прямо на наш домашний адрес: «Вы приняты на работу в цех мультипликации ассистентом художника-мультипликатора». Дело в том, что когда я приходила первый раз, то «забыла» у него на столе документы. Вместе с Аменом Абжановичем мы плотно работали в течение 10 лет, пока он не ушел преподавать в Алматинское художественное училище, где набрал группу будущих художников-мультипликаторов, но отношения поддерживали до самой его смерти.

Словом, на родине мужа я ни одного дня не чувствовала себя чужой. Насколько я люблю Алтай, где родилась, настолько же и Казахстан, который дал мне возможность заниматься любимым делом. Это абсолютно искренние слова...